— Даже в атомном деле нельзя рассчитывать на монопольное положение какой-либо одной страны. Науку и ее носителей — ученых не запрешь в ящик и не посадишь под замок… Наконец, нельзя забывать, что на атомные бомбы одной стороны могут найтись атомные бомбы и еще кое-что у другой стороны, и тогда окончательный крах всех сегодняшних расчетов некоторых самодовольных, но недалеких людей станет еще более очевидным.

Под «кое-чем» министр имел в виду ракетное оружие. Позже Сталин об этом пассаже Молотова, сильно всполошившем американскую и мировую общественность, скажет ему:

— Ну ты даешь!

Но в целом одобрил. Как и согласованный в Москве план борьбы за разоружение.

— Мы, советские люди, не связываем своих расчетов на будущее с использованием атомной бомбы, — заверил Молотов. — Честь и совесть свободолюбивых народов требует, чтобы атомная бомба была поставлена вне закона[949].

После этого, раскритиковав план Баруха о международном (читай — американском) контроле за ядерными проектами в мире, призвал к всеобщему сокращению вооружений, а в качестве первоочередной задачи назвал «запрещение производства и использования атомной энергии в военных целях».

Более полутора месяцев в Нью-Йорке… Хотя и не столь часто, как в Париже, званые завтраки и коктейли, вечерние обеды и широкие приемы. В выходные позволял себе расслабиться, но не сильно. «В хорошую погоду он любил беседовать в саду, ссылаясь при этом не на гигиенические соображения, а на отдаленность от подслушивающих устройств ФБР, наличие которых в стенах особняка можно было подозревать», — припоминал Новиков. Молотов изъявил желание посетить Гайд-парк, фамильное имение Рузвельтов. «Мы привезли с собой цветы и в почтительном молчании возложили их к подножию монумента, воздвигнутого вблизи могилы — посреди лужайки, обрамленной живой изгородью из кустарника. Монументом служила массивная полированная плита из белого мрамора без каких-либо декоративных ухищрений. Она покоилась на белом же мраморном постаменте, едва приподнятом над землей. Во время этой непритязательной церемонии нас сопровождала бывшая хозяйка дома. Затем она повела нас в увитый плющом двухэтажный особняк с портиком из четырех колонн. Мы обошли внутренние покои, оставленные в том виде, в каком они были при жизни президента. В расположенной по соседству с особняком пристройке — рабочем кабинете, являвшемся также и библиотекой, — нас ждал личный друг президента Рузвельта Генри Моргентау. По его мнению, главным камнем преткновения на пути к единству и сотрудничеству трех великих держав антигитлеровской коалиции являлась атомная бомба, которую необходимо объявить вне закона»[950].

На следующий день Молотов делился впечатлениями с Бирнсом:

— В Гайд-парке все напоминает Рузвельта. Приятное и очень скромное место.

Речь зашла о СМИД, который еще не приступал к работе из-за Генассамблеи ООН. Молотов обещал сделать работу в Совете министров приоритетом, попросив только не занимать 7 ноября. Он хотел по случаю праздника дать прием в Вашингтоне. А также запросил встречу с Трумэном. Бирнс обещал все устроить и даже прислать за Молотовым президентский самолет, но тот предпочел «посмотреть Соединенные Штаты хотя бы из окна вагона»[951]. 6 ноября Молотов был хозяином на приеме в Генконсульстве в Нью-Йорке. А утром 7 ноября Новиков в компании заместителя госсекретаря Дина Ачесона встречал Молотова на Пенсильванском вокзале Вашингтона. Поселили советского гостя в Блэр-хаусе. Оттуда он направился сначала в Госдепартамент, а затем — в Белый дом для встречи с президентом. Содержательные вопросы не обсуждались. Осведомились о здоровье, похвалили друг друга за гостеприимство.

— В Потсдаме американцы, англичане и русские сообща организовывали работу, — напомнил Молотов. — Там была создана деловая атмосфера, в которой мы, помогая друг другу, достигли хороших результатов.

— Я с этим согласен. Хотел бы просить вас передать генералиссимусу Сталину, что я хотел бы видеть его гостем в США, — подтвердил Трумэн.

— Уверен, что это общее желание[952].

Выйдя от Трумэна, министр лаконично ответил: «Мы с господином президентом очень приятно побеседовали». Около пяти вечера Молотов спустился в парадный холл советского посольства. «Непрерывным потоком сначала приходили, а затем уходили представители правительства, парламентских кругов, дипкорпуса, прессы и общественности… Новым лицом среди завсегдатаев наших приемов был министр торговли Аверелл Гарриман, недавно заменивший уволенного в отставку Генри Уоллеса».

На следующее утро Молотов, Новиков и Павлов, провожаемые Ачесоном и сотрудниками посольства, покинули Вашингтон и в тот же день включились в привычную рутину Генеральной Ассамблеи[953].

В повестке Генеральной Ассамблеи советскую делегацию интересовали в основном два вопроса: создание Совета по опеке, в ведение которого переходил отложенный вопрос об итальянских колониях, и сокращение вооруженных сил и вооружений.

Молотов поначалу занял по вопросу об опеке выжидательную позицию. Как он сообщал Сталину, «мы не претендуем на включение СССР в число “непосредственно заинтересованных государств”» в отношении бывших мандатов Лиги Наций — бывших владений Турции и Германии на Арабском Востоке, Тихом океане и в Африке, которыми по Версальскому договору управляли Англия, Франция и Япония. Сталин в ответ призывал занять «активную позицию заинтересованности», чтобы «в случае необходимости сделать своим партнерам уступки в ответ на встречные уступки»[954]. Молотов активизировал полемику по колониальным делам, хотя и без особого успеха. Европейцы и близко не желали подпускать СССР к своим колониям.

Куда больше внимания и сил Молотов посвятил разоруженческой тематике. Столкновение с союзниками вызвало советское предложение предоставить сведения о численности и местоположении вооруженных сил великих держав на территориях иностранных государств, что содержало в себе намек на американские и британские военные базы по всему миру. Молотов выступал по этому вопросу несколько раз в Политическом комитете ООН, но его предложение в конце концов было отвергнуто английской поправкой. Сталин успокаивал: «Я не сомневаюсь, что морально-политическая победа советской делегации вне всякого сомнения, несмотря на формальную победу Бевина»[955].

Из любопытных вопросов, обсуждавшихся на Генассамблее — местопребывание штаб-квартиры ООН. Американцы предлагали Сан-Франциско, в чем были поддержаны арабами, как сообщал Молотов, «из антисемитских соображений» — в Нью-Йорке жило много евреев. В этом вопросе Москва успешно блокировалась с Лондоном, и ООН осталась на Восточном побережье.

Параллельно начались заседания СМИД, на которых дорабатывались мирные договоры. Для наблюдателей и исследователей картина выглядела следующим образом: «Молотов явно доминировал над остальными… Не ограничиваемый прессой, общественным мнением или конгрессом, устремленный к конкретной цели, Молотов познакомил Совет, а затем и весь мир с новым брендом дипломатии. Куря одну русскую сигарету за другой и поглаживая свои усы, он манипулировал остальными как кукловод, вновь и вновь доводя Бевина до бешенства, Бирнса — до нетерпения, а Бидо — до новых компромиссных предложений»[956], — замечал американский исследователь СМИД П.